Говард Фаст - Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллстрома. Фаст Г. Рассказы]

«Специальный секретный доклад о Гарви Титтерсоне, 22 лет, сыне Фрэнка Титтерсона и Мэри Титтерсон (Бентли). Родился в Плейнфилде, шт. Нью-Джерси. Закончил среднюю школу в Плейнфилде и Калифорнийский университет в Беркли. Специальность — философия.

Дважды арестовывался за хранение марихуаны. В первый раз исполнение приговора отсрочено. Во второй раз осужден на тюремное заключение сроком 30 суток. В настоящее время проживает по адресу: 921, 8-я Ист-стрит, Нью-Йорк. Род занятий неизвестен».

— Так вот он какой, Гарви Титтерсон, — сказал президент. — Странно он ведет себя.

— Я бы не стал винить его, — сказал Билли. — На нашем горизонте Гарви появился благодаря компьютерам.

— Предлагаю тебе взять это дело в свои руки, — сказал президент. — Я дам тебе исключительные полномочия. Если потребуется, в твоем распоряжении будут ВВС, а также мой личный вертолет. Это твоя миссия, и не стоит лишний раз напоминать, что на карту поставлено слишком многое.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Билли.

Через два часа черный правительственный лимузин остановился у дома номер 921 по 8-й Ист-стрит — старого многоквартирного здания без горячего водоснабжения. Из машины вылез Билли, поднялся на четвертый этаж и постучал в дверь.

— Входи, брат, — раздался голос.

Билли открыл дверь и вошел в комнату, в которой находились стол, стул, односпальная кровать и коврик. На коврике, скрестив ноги, сидел молодой человек в очень старых протертых джинсах и футболке. Рыжеватые усы и борода, золотистые волосы, падавшие на плечи, ярко-голубые глаза делали его похожим на духовного наставника Билли.

Билли пристально посмотрел на молодого человека, который ответил ему тем же, и любезно произнес:

— Ты явно не легавый и не домовладелец, поэтому ты, наверное, ошибся дверью.

— Вы Гарви Титтерсон?

— Точно. По крайней мере, порой мне кажется, что я — это он. Установление личности — непростое дело.

Билли назвал себя, и молодой человек понимающе осклабился:

— Ты не отстаешь от моды, приятель.

— Позвольте мне перейти к делу, — сказал Билли, — нельзя терять ни минуты. Я пришел к вам, пытаясь разрешить основную дилемму.

— По поводу войны во Вьетнаме?

— Нет, я имею в виду обоснование, которое мы должны дать.

— Ты сбиваешь меня с толку, приятель. Какое еще обоснование?

— Разве вы не читаете газет? — изумился Билли.

— Никогда.

— Но уж наверняка слушаете радио… смотрите телевизор.

— У меня нет ни того, ни другого.

— Общаетесь с людьми на работе. Об этом повсюду говорят.

— Я не работаю.

— Так чем же вы занимаетесь?

— Ты слишком прямолинеен, дружище, — заметил Гарви Титтерсон. — Я покуриваю травку и медитирую.

— А на какие средства вы живете?

— Состоятельные родители. Они терпят меня.

— Но вся эта заваруха тянется уже несколько недель. Вы не могли об этом не слышать. Вы, наверно, были в отъезде.

— Да, я совершал длительное медитативное путешествие.

— Так вы сектант? — проявил эрудицию Билли, подпустив в голос нотку уважения.

— Нет, не думаю. У меня свой путь.

— Тогда позвольте ввести вас в курс дела. Несколько недель назад в одно и то же время по всем информационным каналам мира стал звучать голос, вещающий: «Вы должны обосновать, почему население Земли не может быть уничтожено. Аз есмь Господь Бог ваш». Вот что он говорил.

— Круто, — сказал Гарви, — просто круто.

— Так повторяется каждый день. Тот же самый голос, те же самые слова.

— Круто.

— Можете представить себе результаты, — сказал Билли.

— Должно быть, паника.

— Китай, Россия — по всему миру.

— Трудно представить, — согласился Гарви.

— Мы с президентом — друзья…

— Да?

— Я убедил его, что ответ найти будет непросто. В подобных вопросах он полагается на меня. Это большая честь, но в данном случае задача оказалась непосильной.

— Это точно, — снова согласился Гарви.

— И вот я выдвинул идею. Мы собрали крупнейший в мире компьютер и ввели в него всю имеющуюся информацию. Всю. А вместо решения он выдал нам ваше имя.

— Брось! Ты меня разыгрываешь.

— Даю честное слово, Гарви.

— Потрясающе.

— Теперь вы понимаете, что вы значите для нас, Гарви. Вы наша последняя надежда. Вы можете дать обоснование?

— Трудно… очень трудно.

— Может, вам нужно время?

— Вы сами просто не хотите думать об этом, — сказал Гарви.

Билли промолчал.

Гарви Титтерсон надолго закрыл глаза, потом взглянул на Билли и сказал просто:

— Мы те, кто мы есть.

— Что?

— Мы те, кто мы есть.

— Как это?

— Ты должен знать это, дружище. Подумай. «И сказал Бог Моисею: „Я тот, кто я есть“».

Билли посмотрел на часы. Было без трех минут одиннадцать.

Быстро поблагодарив, он выскочил из комнаты, бросился вниз по лестнице и вскочил в большой черный лимузин.

— Включай радио! — закричал он шоферу. — Настраивай на восемьсот восемьдесят килогерц!

Шофер нервно завертел ручки.

— Восемьсот восемьдесят… что ты мешкаешь?

— Говорит Колумбийская радиовещательная компания, — раздался голос диктора. — Радио Си-би-эс, Нью-Йорк. Как и все последнее время, мы освобождаем эфир для специального сообщения.

Потом наступила тишина. Тишина. Минуты шли одна за другой. Тишина. Неуверенно зазвучал голос диктора:

— Очевидно, сегодня нас не будут перебивать…

На четвертом этаже старого дома Гарви Титтерсон свернул цигарку и затянулся.

— Псих, — беззлобно произнес он.

Жена Герберта Куки, миссис Эбигейл Куки, была женщиной, обладавшей обостренным чувством общественного долга и справедливости. Пять поколений ее предков жили в Новой Англии, и все были преисполнены чувством общественного долга и справедливости — качествами, широко распространенными в Новой Англии еще с конца эпохи сожжения ведьм.

Она жила в красивом старом доме в колониальном стиле, стоявшем на участке в пятнадцать акров в Реддинге, штат Коннектикут; она запрещала опрыскивать сад любыми химикатами и занималась экологически чистым садоводством. Она твердо верила в перегной, органические удобрения, законность требований «новых левых» и, тихо живя со своими детьми-подростками (муж имел адвокатскую практику в Денбери), много раз жертвовала свое сердце и мелкие чеки на добрые дела. Она была привлекательной женщиной, еще не достигшей сорока лет, и всегда твердо выступала за гражданские права. Склонность к истерике ей совсем не была свойственна.